Maria, -- You won’t have me? You won’t!
Моя шняга бессвязная
Интонациии бесстыдно скопирайтены из Buenos Noches Buenos Aires.
___
читать дальшеГарри, Гарри Поттер - такой красивый и такой вспыльчиво-ранимый, что дотронуться до него не к месту и не ко времени было всё равно что обжечь (и я не дотрагивался). Гарри... Гарри был красивее всех, Гарри был лучше всех, без него Хогвартс был мёртв.
Я нахожу его глазами в первый же момент, когда вхожу в гостиную. Такой худенький, что кажется слишком юным в 14 лет. У него спутанные чёрные волосы и тонко раскрывающаяся как по шву улыбка ярких губ - я мечтаю так улыбаться. Тонкий и хрупкий, агрессивный и смешливый, им хочется любоваться как красавицей. Его грубость, чуть инфантильная и всегда как будто застенчивая, могла оттолкнуть и раздразить, но меня только обезоруживала. Он был сердцем мира. Впервые меня мучила невозможность контакта, я грыз пальцы по ночам, катаясь по постели, потому что больше всего на свете, до судорог, до удушья, мне хотелось сейчас скользнуть под его одеяло и дотронуться - о, до всего, до чего смогу дотянуться, оплести его сетью жадных прикосновений, стиснуть так, чтобы хрустнули кости, его тонкие кости. Я закусывал язык и скулил, представляя себе, как поцелую его ноги, босые, дрожащие, как он ударит меня пяткой в зубы и я засмеюсь сквозь кровь, и скользну выше (влюблённый спрут), связывая его собой, раскрывая его ноги, целуя горячую впадинку под коленом... Я хотел чувствовать его всего, я погибал от ужаса и жажды.
Однажды в конвульсиях я сорвал полог и объяснял ошарашенным, сонным однокашникам, что это только кошмар. Только кошмар...
Да, он был сокровище, драгоценность чистой воды. Когда он входил в класс, по рассеянной привычке всех обегая взглядом, мне казалось, что каждый, на кого он смотрит так неявно, так вскользь, крикнул бы "Да!", если бы Гарри попросил у него и саму душу - только бы он задержал взгляд.
Они бы согласились на всё из его уст, если бы он знал свою силу. Меня скручивала бессильная зависть, оглушала досада, когда он клал руку на плечо Рону, обнимал Гермиону, ненароком задевал кого-то и не извинялся, так деловито и красиво опуская глаза. Я исцеловывал пергамент, который он забывал в гостиной, ценой бесконечных ссадин я приобрёл доверие его совы и мог гладить её, приходя в совятню. я слушал его как бы другим слухом и мог не отвлекаться от своей беседы, но запоминать какие-то его шуточки, словечки, чтобы потом выудить их из запасников памяти и любовно переслушать. Я садился с ним рядом в Большом зале и тащил с его тарелки куски, стоило ему только отвернуться, и жадно проглатывал, чтобы Дин не заметил, чтобы никто не проводил мой жест взглядом с ошарашенным видом. Я знал наперечёт все его любимые блюда, я вызнал самое любимое - пирог с патокой - и всё собирался с духом, чтобы стащить его из кухни и поднести Гарри вечером под пологом, когда все уснут.
Нет, мне не удастся даже насмотреться на него вволю. Не потому, что меня могли заподозрить - я удачлив на этот счёт, ни один взгляд не перехвачен, не прочитана ни одна перступная мысль - а просто потому, что я боялся его взгляда, ответного, вопросительного, прекрасного, прекрасного, прекрасного.
Я всегда занимал очередь в душ после Гарри: разводы воды, сбежавшей с этого тела, укравшей амбру его кожи, пары той же воды, я вдыхаю их, я вдыхаю его... Иногда я заставал его врасплох - маленькая любовная шалость - распахивал дверь и тут же отшатывался с хохотом и кличем: "Доброе утро!". Счастье, что никто не видел меня в такие моменты, какой безумной улыбкой мне сводило лицо, как жадно мой взгляд ловил и выслеживал в секунды скользящий промельк голой руки, бедра, ляжки, поворот головы, прищур глаз. Однажды он окликнул меня, я шагнул в ванну сомнамбулой, царапая дверь в поисках ручки, не отводя беснующегося взгляда, готовясь отпустить себя на волю - а он, чисто рассмеявшись, плеснул мне в лицо воду из ковшом слитых рук. Я захлебнулся и вылетел вон, слепой, оглохший, переполненный блеском его тонкой наготы, всей красотой, всей чудностью его тела-побега, тела-ветви, схожего с моим, но так превосходящего моё!
Вечера в библиотетке наплывали тоской безысходной зубрёжки. Мы с Дином обречённо листали книги и чиркали в пергаменте, Рон рассеянно марал пергамент завитушками. а Гарри сидел за столом у окна, прикусывая острие пера и бесцельно глядя в тёмное окно. Потрескивали свечи. выходя, он по рассеянности бросил перо на стол и не вернулся за ним. Я сграбастал это перо моментально и грыз его по ночам, высасывая из воображаемых трещинок сладкую слюну моего бедного возлюбленного.
Интонациии бесстыдно скопирайтены из Buenos Noches Buenos Aires.
___
читать дальшеГарри, Гарри Поттер - такой красивый и такой вспыльчиво-ранимый, что дотронуться до него не к месту и не ко времени было всё равно что обжечь (и я не дотрагивался). Гарри... Гарри был красивее всех, Гарри был лучше всех, без него Хогвартс был мёртв.
Я нахожу его глазами в первый же момент, когда вхожу в гостиную. Такой худенький, что кажется слишком юным в 14 лет. У него спутанные чёрные волосы и тонко раскрывающаяся как по шву улыбка ярких губ - я мечтаю так улыбаться. Тонкий и хрупкий, агрессивный и смешливый, им хочется любоваться как красавицей. Его грубость, чуть инфантильная и всегда как будто застенчивая, могла оттолкнуть и раздразить, но меня только обезоруживала. Он был сердцем мира. Впервые меня мучила невозможность контакта, я грыз пальцы по ночам, катаясь по постели, потому что больше всего на свете, до судорог, до удушья, мне хотелось сейчас скользнуть под его одеяло и дотронуться - о, до всего, до чего смогу дотянуться, оплести его сетью жадных прикосновений, стиснуть так, чтобы хрустнули кости, его тонкие кости. Я закусывал язык и скулил, представляя себе, как поцелую его ноги, босые, дрожащие, как он ударит меня пяткой в зубы и я засмеюсь сквозь кровь, и скользну выше (влюблённый спрут), связывая его собой, раскрывая его ноги, целуя горячую впадинку под коленом... Я хотел чувствовать его всего, я погибал от ужаса и жажды.
Однажды в конвульсиях я сорвал полог и объяснял ошарашенным, сонным однокашникам, что это только кошмар. Только кошмар...
Да, он был сокровище, драгоценность чистой воды. Когда он входил в класс, по рассеянной привычке всех обегая взглядом, мне казалось, что каждый, на кого он смотрит так неявно, так вскользь, крикнул бы "Да!", если бы Гарри попросил у него и саму душу - только бы он задержал взгляд.
Они бы согласились на всё из его уст, если бы он знал свою силу. Меня скручивала бессильная зависть, оглушала досада, когда он клал руку на плечо Рону, обнимал Гермиону, ненароком задевал кого-то и не извинялся, так деловито и красиво опуская глаза. Я исцеловывал пергамент, который он забывал в гостиной, ценой бесконечных ссадин я приобрёл доверие его совы и мог гладить её, приходя в совятню. я слушал его как бы другим слухом и мог не отвлекаться от своей беседы, но запоминать какие-то его шуточки, словечки, чтобы потом выудить их из запасников памяти и любовно переслушать. Я садился с ним рядом в Большом зале и тащил с его тарелки куски, стоило ему только отвернуться, и жадно проглатывал, чтобы Дин не заметил, чтобы никто не проводил мой жест взглядом с ошарашенным видом. Я знал наперечёт все его любимые блюда, я вызнал самое любимое - пирог с патокой - и всё собирался с духом, чтобы стащить его из кухни и поднести Гарри вечером под пологом, когда все уснут.
Нет, мне не удастся даже насмотреться на него вволю. Не потому, что меня могли заподозрить - я удачлив на этот счёт, ни один взгляд не перехвачен, не прочитана ни одна перступная мысль - а просто потому, что я боялся его взгляда, ответного, вопросительного, прекрасного, прекрасного, прекрасного.
Я всегда занимал очередь в душ после Гарри: разводы воды, сбежавшей с этого тела, укравшей амбру его кожи, пары той же воды, я вдыхаю их, я вдыхаю его... Иногда я заставал его врасплох - маленькая любовная шалость - распахивал дверь и тут же отшатывался с хохотом и кличем: "Доброе утро!". Счастье, что никто не видел меня в такие моменты, какой безумной улыбкой мне сводило лицо, как жадно мой взгляд ловил и выслеживал в секунды скользящий промельк голой руки, бедра, ляжки, поворот головы, прищур глаз. Однажды он окликнул меня, я шагнул в ванну сомнамбулой, царапая дверь в поисках ручки, не отводя беснующегося взгляда, готовясь отпустить себя на волю - а он, чисто рассмеявшись, плеснул мне в лицо воду из ковшом слитых рук. Я захлебнулся и вылетел вон, слепой, оглохший, переполненный блеском его тонкой наготы, всей красотой, всей чудностью его тела-побега, тела-ветви, схожего с моим, но так превосходящего моё!
Вечера в библиотетке наплывали тоской безысходной зубрёжки. Мы с Дином обречённо листали книги и чиркали в пергаменте, Рон рассеянно марал пергамент завитушками. а Гарри сидел за столом у окна, прикусывая острие пера и бесцельно глядя в тёмное окно. Потрескивали свечи. выходя, он по рассеянности бросил перо на стол и не вернулся за ним. Я сграбастал это перо моментально и грыз его по ночам, высасывая из воображаемых трещинок сладкую слюну моего бедного возлюбленного.
@музыка: Andreas Schmidt - Schubert 24. Der Leiermann